Тяга России и Индии друг к другу извечна и сокровенна. Великая горная гряда Алтай - Гималаи только соединяет страны. В русском языке обнаруживаются санскритские корни.
Индия это не проза это стихи, это песня .
Кто побывал в Индии и прикоснулся к сущности жизни страны тот никогда и нигде не забудет ее очарования. И сердце Индии отзывчиво там, где есть взаимность. Никакие слова и уверения не сравняются с великим знанием сердца. Оно знает, где настоящее добро, под любою поверхностью сердце определит сущность. В Индии к этому сердечному языку прибавляется еще психическая чуткость. Даже на расстоянии вы можете взглянуть на кого-либо из толпы, и он сейчас же оглянется, как бы желая ответить.
Глаза путешествующего туриста видят женщин в блестящих сари, с кольцами в ушах и носах, сандаловое дерево, факиров с шипящими змеями....
Голубые Холмы Индостана
Дух мечты ничто не изменило,
И ничто, наверно, на земле
Нас с такою силой не манило,
Как манила Индия к себе.
Мы стремились к ней, и не напрасно,
Не затем, что жаждали чудес,
А затем, что нам и ей подвластны
Высота и широта небес.
И уму неведомые дали
Млечный Путь соединял, светясь.
Пусть не сразу мы, но угадали
Наших душ таинственную связь.
Книга книг для нас с тобой открыта,
И в безмолвье звездном и ночном
В языке воскресшего санскрита
Мы глагол славянский узнаем...
2
Голубые холмы Индостана!
(Свет скользит по отвесной скале.)
Мне сегодня нисколько не странно
Вас увидеть в редеющей мгле.
Море ниточкой тонкой синеет
И уходит, звеня, в синеву.
Не пойму: наяву ли, во сне я,
Только кажется мне — наяву.
Нелегко мне далось ожиданье.
И ниспослана, как испытанье,
Черновая работа годов,
Чтобы ты различил очертанья
Прилегающих к небу холмов,
Чтобы в сумраке влажного леса,
Где простерся над нами навес,
Вдруг исчезла, как дымка, завеса,
Отделившая нас от небес,
Чтоб воскрес из слепого тумана
Фантастический блеск облаков...
Голубые холмы Индостана,
Многорукие тени веков...
Сколько раз затихающей ночью
Среди мелких забот и труда
Вас я видел, хотя и воочью
Вас не видел еще никогда...
3
И опять за ратью рать теснится
В полумгле проснувшихся веков,
И опять грохочут колесницы
И трепещут отблески клинков.
Чья орда, какой набег вершила?
Задыхались в пламени дома,
И глаза бесчисленные Шивы
Равнодушно заливала тьма.
И опять, бунчук свой и знамена
Водрузивши в гордой высоте,
Победитель с думой затаенной
Подступал к невидимой черте.
Но она, как призрачная небыль,
С горизонтом уходила вспять.
Беспредельность скрывшегося неба
Не понять, не тронуть, не объять.
Вот и все. В ночи мерцают реки.
Звездным светом зыблются ручьи.
Звуки труб растаяли навеки,
Стали прахом копья и мечи.
Колесницы, конница, пехота,
Как песок меж пальцев, протекли
Не нарушив даже на йоту
Равновесье неба и земли.
4
Гасит отзвуки лунного эха
Гималаев пылающий снег.
Над обителью вечного снега
Вечность свой замедляет разбег.
В свете звездных и трепетных молний
У подножья незыблемых скал
Нарастающий голос безмолвья
Настигает тебя, как обвал.
Нет, не зря, как ведется издревле,
Ты к вершинам свой путь совершил.
Ты увидел воочию Время,
Что туманом нисходит с вершин.
И увидел ты мысленным взором:
Круг за кругом пройдя по земле,
Утолив свою жажду простором,
Возвращается Время к себе.
И услышал ты голос простора,
Что растаял, протяжно звеня: —
Все прейдет. Не прейдут эти Горы,
Это Небо и эта Земля.
5
Не в объятьях тропической йоги
И не так, как другие цветы,—
Лотос долго готовит побеги
Под тяжелою толщей воды.
День за днем незаметно растает,
Ночь за ночью померкнет, пока
Из воды над водою восстанет
Неподвижная чаша цветка.
Закачается гордо и плавно
Отраженный волной силуэт,
И тогда станет тайное явным,
Станет зримым невидимый свет.
Только лотос восходит не сразу,
И ускорить восход не спеши.
Не подвластный ни слуху, ни глазу,
Он подвластен движеньям души.
На холме, голубом и отвесном,
Мы стоим, чуть примявши траву,
И ни словом, ни звуком, ни жестом
Мы не смеем мешать волшебству.
И не смеем уйти мы отсюда.
Тишиною весь мир побежден.
Под водою свершается чудо.
Время есть. Помолчим. Подождем.
1970
отрывок из поэмы “Весть”
Путник, твой путь начинается снова!
Блики незримых небес не забудь.
Облаком света зовущее слово
Пересекло твой извилистый путь.
К вечным источникам звуков и цвета
Я припаду и устами коснусь.
Словно ручьи, холодящие лето,
Вместе слились Гималаи и Русь.
Тропка над бездной грозит оборваться,
И открывается нам с высоты
Неповторимая радость пространства,
Неизреченная мощь красоты.
И самоцветное небо пылает,
И ошибиться я нынче боюсь:
Может быть, это снега Гималаев?
Может быть, это снега твои, Русь?
В звездном прозренье и визге метельном
Две беспредельности. Горы и гладь.
Но беспредельное лишь беспредельным
Хоть на мгновение можно объять.
Небо к глазам воспаленным придвинув,
Я усмиряю смятенье и грусть.
Необратимо сошлись воедино
В сердце моем Гималаи и Русь.
Может, даны и великая вера
И вдохновенно-провидческий дар,
Чтоб мы замкнули гигантские сферы -
Небо и землю — в светящийся шар.
Не потому ль к глубине сокровенной
Мыслью полночной тянусь и тянусь.
Слышу я голос единства Вселенной
В дивных словах — Гималаи и Русь.
Каждый рассвет и зимою и летом
Лишь знаменует начало труда,
И отдыхать от небесного света
Не суждено нам с тобой никогда.
Духу в бореньях его помогая,
К первоисточникам света вернусь,
К синим вершинам твоим, Гималаи,
К синей твоей бесконечности, Русь!.
1972
Отшельник
Безмолвного отшельника святым
Давным-давно паломники считали
И потому, простершись перед ним,
Усердно мантры нараспев читали.
Он все земные страсти умертвил.
Не ведая ни жалости, ни гнева,
Он от земли давно уж отвратил
Свой строгий лик. И видел только небо.
Жара сжигала кожу. По ночам
Белесый иней волосы морозил.
Но, равнодушный к этим мелочам,
Сидел святой в одной и той же позе.
Ветра и зной уже давным-давно
Своим дыханьем иссушили тело.
В песок и камни вросшее, оно
Теперь уж и само окаменело.
В его глазах густеющая мгла
И та была уже окаменевшей.
Уж пара юрких ласточек свила
Гнездо в его ладони онемевшей.
Они на землю падали стремглав
И над холмами проносились низко.
Птенцы, на лайки тонкие привстав,
Встречали их и щебетом, и писком.
Так и вершился дней круговорот,
Пронизанный прозрачной синевою,
И отправлялись ласточки в полет
И возвращались раннею весною...
Шумела о подвижнике молва.
Среди песков и неба голубого
Казалась изваяньем божества
Фигура неподвижного святого.
Он, как скала, врос в землю навсегда.
Он, как скала, не страждал и не жаждал.
Текли привычной чередой года
Неслышно и неспешно. Но однажды
(Случилось это позднею весной,
Когда весна переходила в лето,
Когда песками отраженный зной
Испепелял и небо, и планету)
Померк вокруг и надломился свет,
И рухнуло безмолвье мирозданья,
И тело, превращенное в скелет,
Вдруг сотрясли горячие рыданья.
Но то уже не человек рыдал,
Закрыв лицо костлявыми руками,—
Рыдал на солнце высохший сандал,
То подал голос придорожный камень.
Еще не понимая ничего,
А видя лишь отчаянье слепое,
Как овцы, сбились около него
Паломники испуганной толпою.
Смятенье нарастало, как обвал,
Пред знаменьем неслыханным и странным
Да как же так? Ведь он уж предвкушал
Блаженство несказанное нирваны.
Ведь он достиг невидимой черты,
Где все земное призрачно. Однако...
О чем так горько можешь плакать ты?
Как вообще не разучился плакать?
И молвил он, а на лице его,
Как тень, скользнула легкая досада:—
Мой дух навек отрекся от всего,
И видит бог: мне ничего не надо.
А плачу я сегодня потому,
Что горько мне сейчас и непонятно:
Зачем к гнезду родному своему
Не прилетели ласточки обратно?
1971
Странник
Одной лишь мыслью был он одержим,
Одно стремленье только им владело,
И эта мысль, столь властная над ним,
Сжигала душу, иссушала тело.
Он, испытавший столько зол и бед,
Хотел узнать, есть истина иль нет.
Понять загадку жизни до конца
И распахнуть неведомые двери.
В те дни гремело имя мудреца,
Живущего отшельником в пещере.
И странник взор свой обратил к тому,
Кто мог пронзить, кто мог развеять тьму
Нелегок был и был опасен путь.
Таились в дымке дальней Гималаи.
Но странник шел, светящуюся суть
Хоть па мгновенье ухватить желая.
И, поседевший в поисках своих,
Не отступал от цели ни на миг.
И вот Биас. Крутые гребни гор
И синевой наполненная сфера.
И вот ущелье, словно коридор.
И вот пред ним та самая пещера.
И вот в ее проеме наконец
Возник (как будто ждал его!) мудрец.
Его глаза лампадами зажглись.
Приветливым, неторопливым взглядом
Он приказал паломнику: «Садись»,—
И сам уселся чуть повыше, рядом,
На камень грузный и поросший мхом.
И тишина объяла все кругом.
Преображая лики облаков,
Вздымались властно языки заката,
И небо, выходя из берегов,
Стекало вниз безмолвно и покато.
И плавилось. И шел за часом час.
И равномерно рокотал Биас.
Уже в провале неподвижных круч
Туманом влажным облако осело.
Упала тень. Угас последний луч.
Настало время звездного посева.
Река во мгле сверкнула, как металл.
И встал мудрец. И странник тоже встал.
Чуть пригибалась чуткая трава.
Когда пад нею взмахивали крылья.
И прозвучали первые слова:
— Как хорошо с тобой мы говорили.
Не правда ли, искавший столько лет,
Ты получил на свой вопрос ответ?
Нет, далеко не сразу и не вдруг
Вновь обретала прежний вид планета.
Как бы замкнув в магический свой круг,
Горели странным, непонятным светом
Верхушки кедров, горная гряда
И небеса. И молвил странник: — Да.
1974
Акбар
Он был весьма внимателен к врагам,
А поступал он с ними деловито.
И чтобы знать врагов по именам,
Он повелел вносить их в длинный свиток
Испытанному воину. И тот
Бессонными и жаркими ночами
Скрипел пером, врагам теряя счет,
И вне себя от гнева и печали
(Он не писцом, а полководцем был),
Движениями резкими и злыми
Рубил, мечом невидимым рубил
Особенно затейливое имя.
Потом царю полночный труд вручал
С надеждой тайной. Каждый мускул даже
В его лице отчаянно кричал:
«Когда, великий государь, когда же?»
Но государь глазами пробегал
Рассеянно реестр врагов суровый,
Как будто что-то тщетно в нем искал,
И, не найдя, не говорил ни слова.
И вновь мученья и труды зазря,
И дни ползли медлительной улиткой...
Но в этот раз бесстрастный взгляд царя
Вдруг озарился странною улыбкой.
И тронул царь бестрепетной рукой
голодный свиток в тишине безгласной,
И чье-то имя четкою чертой
Он отчеркнул решительно и властно.
—Позвать гонца немедля во дворец! —
Слова звучали весело и гордо.—
Возьми письмо. Лети стрелой, гонец!
Вручи письмо властителю Голконды.
Уже гонец стремительный исчез,
Лишь тень его скользнула и пропала.
В окошке узком резкий блеск небес
Преображался в мягкий свет опала.
А полководец свой потупил взор,
И рухнул ниц перед лицом владыки,
И руки вверх молитвенно простер:
—Прости меня, о государь великий!
Прости меня, что я душой скорбел,
Прости меня за то, что с отвращеньем
Над списком, мне порученным, корпел
И угадать в смятенье не сумел
Твой грозный план невиданного мщенья.
В полночный час в незыблемой тиши
Трудился я, великий царь, с усёрдьем,
Но сам-то думал в глубине души,
Что ты к врагам чрезмерно милосерден.
А нынче ясно вижу, что они,
Исчезнувшие в джунглях и тумане,
Ничтожны, словно жалкие слепни,
И недостойны твоего вниманья.
Но этот враг — опасен и умен,
Но этот враг — совсем другое дело.
Его знамена с четырех сторон
Теснят твои заветные пределы.
Но только зря, успехом упоен,
Он призрачным могуществом кичится.
Клянусь аллахом, пожалеет он,
Что на тебя посмел он ополчиться!
О, как ты прав, послав к нему гонца!
Пусть знает враг твой, главный и заклятый:
Не избежит он жалкого конца
И не уйдет от праведной расплаты.
Предчувствую, как будет месть сладка,
Какая радость в сердце возгорится.
Ты написал, что лезвие клинка
Его поганой кровью обагрится?..
Акбар прервал усердного слугу,
Акбар сказал:— Я написал не это.
А написал я своему врагу:
Привет тебе, мой друг переодетый!
1971
Фонарь
Одни крестьянин, к куреву пристрастный,
Проснулся ночью, темноту кляня.
- Где мой табак? Он под рукой.
Прекрасно. Теперь задача - раздобыть огня!
И страх, и стыд ему уже неведом,
И все заботы - только об одном.
Через дорогу он бежит к соседу
И громким стуком сотрясает дом.
Сосед глядит в окошко: что: за притча?-
Уже ведь полном! Но ругай, меня.
Курить хочу. Нужна всего лишь спичка,
Будь добр, сосед, И одолжи огня.
Распахнутые двери загудели.
И слышит он: - Вы что, любезный друг,
Иль подшутить над нами захотели,
Иль крутит вас какой-то темным дух?
Ответите мне: что с вашими глазами?
Вот вы стучите, нагоняя страх.
Вы всю деревню подняли.
А сами фонарь зажженным держите в руках.
О человек! Ты на судьбу не сетуй.
Не ты ли сам, себя вгоняя в дрожь,
Все мечешься, и бегаешь по свету,
И ищешь то, что сам в себе несешь.
1975
на первую страницу стихов
читать далее